По рукам пробегает строка искрометным вольтом, строки рвутся и каплями темными быстро текут.

Боже, кто бы узнал, как бывает порою больно. Боже, кто бы узнал, как трещит неживой лоскут. Я бы билась в рыданьях, падала на колени и прощенья просила у тех, кто еще живет, но в один - уже намеченный - день последний вдруг окончит свой невесомый хмельной полет. Знаешь, гибель - не только цветение ярких капель, что из горла упали на мертвый холодный гранит...

Нынче душно, как в поломавшемся батискафе, позабытом в морской глубине. Это город горит. Он пылает, как крылья последнего феникса, огненной птицы, только нынче ему не воскреснуть в жемчужном огне.

У Аида с утра в груди - точеные спицы. Кто же знал, что летом пламя сильней вдвойне.

Так бывает с Армагеддоном - пространство рвется, время спутано, лето исчезло, стоят часы, и звучание июньских радостных колокольцев заменяют трубные, в небо бьющиеся басы. Так что пламя, несущее смерть, с неба рвущее звезды, получило во власть весь скелет злого тела его. Сожжены им дотла беззащитность, смятенье, нервозность, но зато им окончено страшное колдовство. Так что близок конец. Так что город горит, пахнет сажей, смех звенит на руинах - высокий, визгливый, чужой. Если не затушить - целый мир ему под ноги ляжет. Тело стало Аиду ужасной и тесной тюрьмой.

Значит, должен подняться герой, что прикончит злодея, даже если и тот хочет смерти предельно давно.

Моя сказка больная достигла уже апогея.

Боже, кто бы узнал, как при этом бывает темно.

(с) ...Хрусталь...