Наш король так любит львов, что меня купил. Гордый лев украсит собой и турнир, и пир. Чтоб ни делал – вел войну или воду пил, безо льва никак. Мне открыт зеленый двор, золотой фонтан, и ошейник держит крепко, что твой капкан. И дворец его, огромный, как великан, и расшитый флаг – подпирают небо жесткой стальной рукой. Но одним рука всегда подает покой, по другим не плачь, без жалости упокой, ибо им конец. А я только сипло кашляю в облака, моя родина лжива, смутна и далека, но горит в ночи, как яростная тоска, её звёзд венец.

...Моего отца боятся жираф и слон, от него лишь зажигается небосклон, и рычание, и песня – всё в унисон, не найти сильней. Мой отец шагает ровно и дышит в такт, не сломались когти после слепых атак. Я же что в тоске ни сделаю - все не так, лишь еще больней. Мой отец – как быстрый меч, как надежный щит, и рычать умеет так, что земля трещит, и крепки клыки – сжимаются, как клещи; в общем, царь зверей. Мне не быть, как он – силен и неутомим, каждый шаг мой – никакого сравненья с ним, словно он – король, а я – нелюбимый мим у его дверей.

читать дальше...Моя мать – резная молния, смерч, оса, пред которой разверзаются небеса. Быть прекрасной и страшной смогла бы одна гроза – исключив её. Словно яд из глаз, сочится коварный взгляд, и рычать умеет так, что поёт земля, и от боли стонут пальмы и тополя, и закат – змеей, и кольцом свернется – туже и не найти, только ясный свет и золото впереди. Ну а если кто и сдастся на полпути – только не она. Моя мать умеет веру хранить и ждать, терпеливей и злее, мудрей, чем лиха беда, моя мать не склонит голову никогда – и вернет сполна.

А со мной играет наследный принц, его голос звонче, чем пенье птиц. Он моложе, звонче тех сотен лиц, что вокруг меня. Он смеется, спорит, он слышит страх всех рабов, что к ночи сгорят в кострах – все они приходят к нему во снах, словно из огня. Глупый принц таскает меня за хвост, а отец не может оставить пост – впрочем, сын его ни на миг не прост. Каждый лев почует. А отец не знает – не хочет знать? – глупый принц не помнит ночами мать, ему есть кого теперь обнимать – он со львом ночует.

А ко мне приходит царёва дочь, если всем улыбаться уже невмочь, когда злится – я не могу помочь, а она не просит. Ледяные руки и твердый взор, и по платью – силы и сна узор, по пятам за нею – всегда дозор и на флагах просинь. Зарывает руки в густую шерсть, гладит так, как будто не две, а шесть, и спина прямая – для казни шест, и черна коса. Мы лежим и слушаем тишину, и мне кажется – я в ее грусть нырну, только глянь в глаза золотые, ну!..

Смотрит в небеса.

А король наш вечно суров и строг, ходит важно, как будто для нас он – Бог, но я слышу в шаге: он одинок. Навсегда один. Потому - умерла госпожа Лилит, и в груди его вечно любовь болит, словно зов из пылью покрытых плит – только не ходи.

Иногда я думаю убежать – избежать отравы, меча, ножа, и нестись по воздуху, зубы сжав, до родных краев, под холодным светом, смешной луной, за дворца оградами, за стеной… Но подумаю: «Слишком уж я ручной», - и как будто мёртв.

(с) ...Хрусталь...