Каждой птахе - по плахе, На версту - по кресту... (с) Крыс и Шмендра
Я мечусь по квартире, рвусь от дверей к углам - Мои птицы меня раздирают напополам, И глаза мои мертвы, как у пугала, Да из ребер, мешаясь с кровью, летит зола.
читать дальшеПогибают птицы во мне - на последний вздох Слишком много отвел мне немилосердный Бог. Я взлетаю в дугу, а потом меня гнет в клубок - Мои птицы меня расплетают на сто дорог. Я в больной пустоте, я не чувствую рук и ног.
Первым падает вниз журавль, и легко лететь - Он привык, он всю жизнь распахнут, как на кресте, Его братья от века с ним. Небеса-постель Расстилают ему полет, да по высоте Он летит к последней, ломанной в боль черте.
Вместе с ним умирает Родины первый шаг - Вешним воздухом с поля мне уже не дышать, Замирает, трепещет, падает ввысь душа - Отведи глаза, да не вздумай ему мешать.
Услышав тоскливое "Где твои страны, поэт?" Проронишь бесстрастно: "Не знаю, но Родины нет".
Вслед за ним погибает лебедь, и дождь из слез Проникает в вены мои, как течет наркоз. Сплетением слова, цепей и пушистых кос Умрет с ним давно опостылевший миру вопрос -
И услышав дрожащее "Я люблю тебя, я же люб..." Почувствуешь только ярость - у самых губ.
Потом умрет белый, как отсвет рассветных небес, Подстреленный голубь, а с ним умрут совесть и честь. (они ведь и так не у каждого в мире есть, без них заметнее кислая месть да прозрачней лесть).
Последний - никак не сдохнет! - шальной сапсан, Из тех, что быстрее ножа, что вернее пса, Из тех, что умеют - хотя не должны! - спасать, Только ветел запутался в их голубых волосах.
Замечательно читать Есенина в старом-старом пожелтевшем сборнике под саундтреки из первого Ведьмака. Такие на дисках в коллекционном издании (то, что меньше и без бюста, но с картой и музыкой). Ранний Есенин такой странный, своеобразный. Как же он классно писал в пятнадцать-шестнадцать лет. Я морально сгрызла себе локти. А еще я люблю читать при вечернем свете, когда уже почти сумерки, но света достаточно, чтобы читать, я люблю читать себе вслух шепотом, проговаривая наизусть запомнившиеся куски. И пить при этом холодную воду. Правда, чуть позже пришлось включить свет. Но вечер потрясающий.
Дети, капризные дети тянут ладошки, просят то сладость, то старую сказку подать. Вечер. Тепло, и мурлычет уснувшая кошка. Что же, я сызмальства не приучен врать. Сядьте плотнее, сядьте. Свечу задуйте. Может быть, я рассказчик от века плохой - впрочем, подходит для той полуночной мути, что разлилась на дрогнувшей мостовой.
- Ехал уставший рыцарь, уснувший рыцарь, ехал сквозь годы, ехал века и дни. Ехал, чтоб мертвой водицы скорей напиться, что и крови, и талому снегу на вкус сродни. Мертвой воды испить - не вина на свадьбе, холоден плеск ее, неподвижен ток. Лето стояло на свете - конечно, бабье - ехал мой рыцарь, сто миновал дорог. Только непросто найти роковой источник, так же, как тени сыскать жарким летним днем...
В комнате тихо и крепко ложатся строчки, горечью на язык - словно старый ром.
- Ехал, и долго ли, коротко - боги знают. Рыцарь добрался до древних высоких гор. Мертвую воду чуял, души не чаял, чуял смертельный вкус ее - как "Арго", не замирая, не замедляя шага, рыцарь последовал в мрачный подземный грот.
В комнате вербной капелью горчит отвага, слушают дети, застыв и разинув рот.
- ...В гроте увидел спящий, уставший рыцарь чаши с водою - стылой, как черный лед. В первой тотчас отразились живые лица, ясный, веселый, кружащийся хоровод, и замелькали в воде, словно волны - с ветром, яркие краски, перья и кружева... Чаша звучала песнею недопетой, чаша звучала, чаша была жива. В чаше второй - безмолвье немое, злое, темные воды ее не нарушат сон. Чаша молчала, сладко дыша покоем. Вкус ее боли рыцарю был знаком. Так что испил он воды из молчащей чаши, дрогнули руки, чаша упала в пол...
В комнате тихой, солью из вен пропахшей, вдруг потянуло лугами и молоком.
- В чаше осталась боль и тоска глухая, дробью легли на дно, потемнели там. Сердце стучало под латами, затихая. Песня скользнула перьями по губам. Рыцарь вернулся, сказка кончалась счастьем, как и положено сказкам. Течет ручей, тонкий, глубокий, как синева запястий.
...Потому что она лисица, смерть и сладость в ее груди. Огнезарная, как жар-птица, так что ярче и не найти, так пылает, что слез не сдержишь, загоришься ее огнем. Поцелуй ее терпко-нежен, как снежинки под фонарем. Потому что она лукава, непонятна, смела, хитра, ее голос - почти отрава, ее сказка - почти игра. У лисицы сто тысяч шуток, полтора миллиона штук.
...Потому что он кот домашний, полосатый, подвальный кот. Словно солнце над старой пашней, что садится наоборот, у него в зрачках искрометна, словно стержень прямой, стальной, злая честность - поет, как нота. С нею кот навсегда живой. С нею только и можно выжить, если в горле костлявый ком. Пусть весь мир исковеркан, выжжен, опрокинулся кувырком - будет светел его рассудок, будет верен предавший друг.
День охоты прозрачен, жуток. Егеря замыкают круг.
Плещет пламя, бежит лисица, заметает хвостом следы. Ей такое частенько снится - обгорелые ветки, дым, да собаки подняли зверя, и торопятся разорвать... Словно чудо в пушистых перьях, не бессмертна и не мертва, сто уловок своих лисица оставляет голодным псам... Снег растаявший на ресницах заливает водой глаза. У лисицы сто тысяч козней, полтора миллиона бед.
Снег - фонтаном, кружится пепел, обмирает домашний кот. В голове - сумасшедший лепет: может, смерть его обойдет?.. Только честность клюет вороной, попадая все время в лоб: что ты встал, или ты вареный? Позабудь, беги, остолоп. Постарайся спасти хоть шкуру, хотя не слишком она хороша - коль собаки попорят сдуру, егерям не дадут гроша. Только кот уже - нет, не слышит, впереди - красноватый хвост. Рядом дерево, прыгай выше - что ты к месту опять прирос?.. Перед сворою лапы мерзнут. Он оставит ей свой рассвет.
Раздувают собаки ноздри, поднимают горячий след.
Так что снова спаслась лисица, хоть уловки не помогли. И скорей в лесу раствориться, яркой искрой светить вдали, не задумавшись ни секунды, что от смерти ее спасло. Забывать и не знать - нетрудно. Можно думать, что повезло. Ей везет постоянно, так что не догонит ее судьба.
Так что он умирает быстро, провожая глазами бег красноватой светящей искры, непокорной самой судьбе. Не жалея, не злясь, не плача - смерть безжалостна и груба.
Снег истоптан и перепачкан. На востоке поет труба.
В школе сегодня проводилась выставка животных. Домашних животных школоты, и меня загребли там присутствовать в качестве журналиста. Потому что своих птиц я бы туда под страхом смерти не понесла. Может, тут я преувеличила, но по моему опыту все эти милые комнатные птички (щегол, канарейка, попугайчик) - жуткие истерики. Они пугливы. Мой наглый и нескромный Рома молчит в тряпочку, хотя приходят гости, а в домашней обстановке смело шлет нас всех подальше. Аркадий боится рук людей, с которыми уже больше года живет. Которые его кормят. Он не дается в руки.
А школота принесла и попугаев, и амадин, и хомяков, и особенно великое множество - кошек и собак. От йоркшира до алабая (или не алабая, я вообще-то его не опознала, но пес здоров, как теленок), и немца. Бедные животные, это же огромный стресс. На йорка жаль было смотреть, так он трясся на руках маленькой хозяйки, точь-в-точь на него похожей. Немец хотел играть, как и три веселых мопса. Предполагаемый алабай только флегматично взирал на остальных, а две таксы - толстая и тонкая - ужасно всех испугались.
Как можно пронести волнистика в клетке по нулевой температуре? Малыши боятся сквозняков. Их даже дома к окошку ставить не рекомендуется. Почему дети ни черта не подумали о них?.. Почему игручий немец был без намордника (я не считаю, что все большие собаки - злобные хищники, но там полно глупых доставучих первоклашек и крохотных, бестелесных комнатных песиков, которые ему на один зуб)?
Я отвечаю на критику, выдвинутую против меня фанатами сумерек.читать дальшеНекоторое время назад я сказал в интервью, что Майер не может написать достойную мистическую историю. Многие фаны сказали, что я просто завидую успеху Стефани Майер, и они абсолютно правы. Тот факт, что ее книги были распроданы тиражом более чем в 40 мил. копий, делает мои 350мил. копий мелочью. Сумерки также попали в в 10ку книг по выбору читателей Американской Библиотечной Ассоциации. Мои же 5 Horror GuildAwards, (5 премий международной гильдии ужасов) World Fantasy Life Achievement Award, (мировое фэнтези - награда за пожизненные достижения в области лит-ры) Hugo Award и Destinguish Contribution to American Letters Award (за выдающийся вклад в американскую лит-ру) смотрятся по сравнению с этим довольно скромно. Но мне приятно думать, что если бы Т. С. Эллиот, Джордж Оруэлл и Чарльз Диккенс были живы, то они бы тоже завидовали Стефани Майер. Фанаты С. Майер также правы, когда они говорят, что я пытаюсь выделиться за счет ее успеха. Все в мире слышали о сумерках и его сиквелах: новолунии, затмении и ломая рассвет. Но кто слышал о Кэрри, Сиянии, Кристине, Оно, Кладбище домашних животных,Мизери, Зеленой миле и особенно о сериале "Темная башня"? Динамизм в описании и многое другое в книгах Майер делает мои романы, совешенно обычные вещи, как Противостояние, Мешок с костями и Сердца в Атлантиде потугами умственно-ограниченного двухлетнего. Некоторые люди также сказали, что я завидую экранизациям Сумерек. И в очередной раз они не могли оказаться более правыми! Фильмы, снятые по моим книгам, такие как Кэрри - номинированный на 2 Academy Awards,Останься со мной, номинированный на Academy Award, Мизери - лауреат Academy Award, Зеленая миля - номинированный на 2 Academy Awards,Сияние - широко признанный лучшим фильмом ужасов на все времена - и Побег из Шоушенка - номинированный на 7 Academy Awards и недавно признанный лучшим фильмом на IMDb - никогда не будут считаться высшей наградой. Не верите мне? Посмотрите на режиссеров, которые экранизировали мои работы. Дэвид Кроненберг, Джордж Ромеро, Джон Карпентер, Брайан Сингер, Роб Райнер, Фрэнк Дарабонт, Стэнли Кубрик! -никто из них не сравнится с режиссером Сумерек Кэтрин Хардвик, чьим и предыдущими фильмами были Короли Догтауна и Рождение Христа. В качестве альтернативы посмотрите на состав Сумерек: Кристен Стюарт, Роберт Паттинсон, Кэмд Джигандэ и Питер Фачинэлли - эти молодые звезды очевидно будут запомнены, не то что актеры и актрисы, снявшиеся в моих экранизациях - Джек Николсон, Иэн Маккеллен, Энтони Хопкинс, Кэти Бэйтс, Джонни Депп, Кристофер Уокен, Морган Фримен, Сэмюэл Л. Джексон и Том Хэнкс. Тем не менее, я хотел бы извиниться и пере трактовать мое прежнее утверждение и продолжить запись, говоря, что ваш роман о напыщенном блестящем вампире не написан плохо, и не является не оригинальным. С ним не имеют никакого сравнения Грозовой перевал или с работы Энн Райс, и факт, что это ИЗУМИТЕЛЬНАЯ КНИЖКА. Именно так: ИЗУМИТЕЛЬНАЯ КНИЖКА!Спасибо вам, Стефани Майер, за то, что написали эту ИЗУМИТЕЛЬНУЮ КНИЖКУ! Вы являетесь таким вдохновением, поэтому я решил написать социально - острую эпическую книгу "Под куполом" моим следующим романом, вместо создания какого-нибудь дерьма про вампиров или еще чье-нибудь в этом роде. Надеюсь, это будет ИЗУМИТЕЛЬНАЯ КНИЖКА! Я пойду считать свои деньги и глядеть на свои награды, но, что я и делаю, я буду думать мрачно о Стефани Майер и ее ИЗУМИТЕЛЬНОЙ КНИЖКЕ!
"Паршивая овца" - классный фильм. В отличие от многих ужастиков, не скучен ни разу, завлекает с первых минут (а многие фильмы с многообещающей аннотоцией я закрывала, не дойдя до середины - такая нудятина, что можно уснуть), и местами реально жуткий. Да и персонажи не подкачали. Старший брат-балбес, до истерик напугавший младшенького. Сам боящийся овечек пацанчик. Девка с пунктиком насчет аур. Крутые, да. И овечки на высшем уровне, а когда в машине оказалась овца, меня так и подбросило.
читать дальшеНебо - огромное, мне распахнутое, больное - выстрелами рвётся-режет со всех сторон. Здесь, перед смертью, остались только мы двое - загнанный я и мой истерзанный небосклон, а за нами, и перед нами, и в целом мире - только ружья да злые крики, да кровь - на снег. Никакой надежды нет давно и в помине. Суждено таким, как я, по цветной весне, когда скоро сойдут сугробы, воспрянут ветры - подыхать под дулом, уши да хвост поджав. У таких, как я, давно не осталось веры вновь увидеть расцвет зелёных пахучих трав.
Вот и небо за мной упало, в крови и пене. Грянул самый банальный, с детства знакомый гром...
Почему-то грезится птичье чудное пенье. Мир сломал себе все рёбра и пал вверх дном.
...Почему-то снега нет, хотя боль струится между пальцев, крепко сомкнутых. Запах сна перемешан сладкой ноткой златой пшеницы, меда, свежей теплой крови... Горит спина. Слышу шаг возле уха, но век не поднять. Пахнет тёплым. Запах крови теряется в запахе молока.
Может быть, слишком часто травили и звали животным, чтоб не слышать угрозы в чужих человечьих шагах.
...Вместо боли свернулась в груди пламенеющим шаром безграничная злость; почему он спасает меня? Почему никогда не взлетает рука для удара? Я лежу на полу, его жалкую милость кляня. Потому что пока что я слаб, обескровлен, измотан, и могу лишь бессильно и зло исподлобья смотреть. Почему я не умер на страшной последней охоте? Как желанна, как сладка была бы сейчас моя смерть!
...Ожидав поводка и ошейника, окрика, палки - получаю прозрачность касаний (до звона в висках - мое сердце колотится в ритме безвременной альбы). Ощущаю, как страшно ласкающа эта рука. После боли ударов гораздо страшнее парящий, ниспадающий хаос колдующих, гладящих рук. Рядом с ним понимаю: я, зверь из простреленной чащи, этой пьяной весною уже просто так не умру. И пока эти пальцы сдвигаются, путаясь в шерсти, и пока он молчит, не спеша меж ушей теребя - я забыл планы мести, холодной расчётливой мести.
Я мурлыкаю. Знаете, я ненавижу себя.
...Боль прошла, заживает спина и пробитые лапы. Он приходит ко мне и до ночи сидит при свечах. Но такие, как я, не привыкли в бессилии плакать - нам скорей подобает оскалиться и зарычать. Но сегодня распахнуты в замке дубовые двери, льется первый весенний, пропахший цветами рассвет. Я бросаюсь вперед, наудачу, не глядя, не веря. Мой пленитель с кошачьей улыбкой мне смотрит вослед.
Но звенит разноцветной, прохладной весенней капелью: "Возвращайся к нему. Среди тысяч его отыщи". Я задам лишь вопрос, ни секунды о том не жалея - приручённый в ответе пред тем, кто его приручил?..
...Расплескавшись в лучах беззаботного птичьего свиста, различая широкие плечи твои впереди, я тебя ненавижу. О, как беззаветно и чисто я тебя ненавижу, единственный мой господин.
Путь в раздробленных, искорёженных поездах, где горит глухая, с острой каймой, звезда, где цветут косматые подснежники-города, где быстра вода. Путь - к серебряной, горько-соленой свинцовой воде, путь везде, мимо целого мира и - путь нигде, путь от рыцарей и тамплиеров к монгольской орде - от беды к беде. Путь по травам лесным, поседевшим по мгле полям, путь по крови своей же, весь свет на чем свет кляня, путь в разбросанных - не собрать камней - одиноких днях.
Позабудь меня.
Робок шепот волны, дико-ласковы руки её, так что и не поймешь сперва - нежно гладит? бьёт? Расскажи мне, море седое, про вечное бытиё да про сердце твоё. Расскажи, седой и мудрый мой Океан, отчего твоими волнами я вечно пьян, отчего я весь - задира, певец, смутьян - словом, врос в бурьян? Объясни, если можешь, кем были чайки те, что теперь мелькают в просоленной пустоте? Девы проклятые, с четким профилем на листе, на своей черте? Или вечно юные, сталью горят глаза, молодцы-охотники - скачка по небесам, целый мир для них - легко распахнутый райский сад... только порваны паруса?..
Долгой прорезью в тучах растянется белый клин - не поймешь сначала: лебеди? корабли? Путь - за гранью людской бездушной кривой земли, в золотой дали. Только не дойти мне, как ни грызи тоска, до манящих светом сказочных сизых скал. Что бы я не делал, где бы я их не искал - я почти пропал.
Океан, разорви меня в клочья, до капельки просоли - чтобы рваные крылья обмякли, в песок легли, чтобы не избежать мне последней моей петли и конца молитв.
Ночь болотной жижей плещет в осколках окон, затекает в щель, забивается под кровать. Ночь больною кошкой свернулась в плотный и темный кокон. Но в такую ночь, мой друг, невозможно спать. Лучше взяться за нож, припасенный далеким утром, сыпать соль под окно - лишь она тебя в ночь защитит. В моей спальне так тихо и тесно - до боли уютно. Только я здесь единственная, кто отчего-то не спит.
Слышишь шелест бесплотных усов и туманных шерстинок, слышишь легкую дробь от подушечек маленьких лап? Ночь клубится вокруг и плетет свои сети, как тина, и касается легким движеньем снаружи стекла. Кошек полон весь дом, все они ненасытны и грязны, и две тысячи глаз в полумраке огнями горят. Звук мурлыканья их - механический, однообразный - погружает весь дом в меланхолией дышащий ад. Приглушённое "мяу" болезненной жаждой по нервам крепче пальцы сжимает на тонком эфесе ножа... Только я здесь без сна. Только я стану, может быть, первой, кому тысяча кошек - по следу и в спину дышать.
Дом кишит темнотою, оскалившей мелкие зубы, истекает кошачьими спинками, словно ручей. В этом черном потоке потеряны высшие судьбы. Впереди - еще много кошачьих безлунных ночей.
(с) ...Хрусталь...
*ночь 1000 котов "Ночь 1000 котов" - фильм ужасов, в котором ловелас скармливает своих "девушек на одну ночь" полчищу кошек, сидящих в его подвале. Нет, я его не смотрела. Написано под впечатлением от второго "Кладбища домашних животных".
Время пришло позабыть ремесло паяца. Если пришла беда - выходи сражаться. Бейся за то, что спасти непременно должен, что отзывается в воздухе сладкой дрожью, за всё, что и не заметишь в привычной спешке, что вызывает обычно только усмешку. Сердце пусть полыхает, как светлый фламберг* - в битву тебя поведет его злое пламя.
Хорошая битва начнётся красиво и чисто: солнечный луч за спиною, рога голосисты, вьются знамёна, сияя гербами в небе (что на гербе - серый конь или белый лебедь, златом светящийся зверь в упоении боя? Главное - что знамёна ведут за собою тысячи воинов). Небо от выкриков рвётся, а тьма за спиною врага алой кровью прольётся. Раннее утро - славное время для сечи. Жаль, что так поздно завещаны Богу свечи.
Хорошая битва отмечена шумом и рёвом раненой лошади, павшей под побеждённым, криком упавшего в кашу из крови и грязи сбитого юноши - лишённые всякой связи, жуткие звуки взрывают бездонный воздух. С вытканной на груди молодою розой - лилией белой - зверем, что жаждет крови - в славную битву людей поведет суровый, мудрый боец, всех достойнее, непримиримей. Такому бы место в сраженьях во славу Рима, в боях и пирах холодной цветной Вальхаллы, в походах героев, что не остановят и скалы. Такой поведет за собою и бога, и черта. В хорошем бою бьется быстрое что-то в аорте, и звоном в висках отмечает стенанья павших. Хорошая битва лишается всякой фальши в своем опьянении боя - свирепого рева искалеченной лошади, умершей с полуслова.
Когда хорошая битва к концу подходит - то кони вязнут в телах, словно бы в болоте, скользят на крови бойцы, а земля застыла. Впитать столько крови земле не хватает силы. Встает тишина ненадолго - безвольно, кратко, и прерывается лишь лошадиным храпом и плеском сорвавшихся с морд - человечьих и конских - белесых и розовых капель, летящих и блестких, что сыплются вниз, в лужи липкой запекшейся крови. Стук сердца подобен голосу колоколен. Потом придет пора - похоронят братьев, плоды победы все до гроша растратят, и будет лишь слава цвести в летописца чертогах, и воин суровый в них будет подобен богу.
Но если никто до конца на войне не умер - окрестят ли битву хорошей, воспомнив всуе?..
Поверь, умереть - не всегда распластаться птицей, стрелою подбитой в попытке с туманом слиться. Ведь если умрет хоть какая-то часть сознанья - герой никогда не поднимет цветное знамя. Не вскинуть меча над сверкающим доблестным строем, и в рог не трубить, и не чувствовать голоса крови, зовущего в битву - хорошую или плохую?..
Подумаешь, битва. Приказывай мне. Атакуем.
В моей страшной битве хорошего будет мало. Но сказка еще не дописана до финала.
(с) ...Хрусталь...
*фламбергфламберг - "пламенеющий меч", обычно двуручный (реже одноручный или полуторный) с лезвием волнистой формы. Расцвет применения - 15-17 век, Германия, Швеция.
Баториев внук и Дракона сын, несладко твоё житьё: Ты знаешь – качнутся вот-вот весы, и в спину влетит копьё. Твой дядя погиб, ты опять в бегах, убиты отец и брат, И всё же пока ты сильней врага. Цари, господаре Влад.
Казни их – изменников и лжецов, пусть тать будет сам раздет - Полтысячи тысяч твоих бойцов непросто держать в узде. И будет гордиться Сигишоар, и тысячи встанут в строй – Цари же, Валахии господарь, пока ты для них герой.
И скор будет суд – пусть страдает тать, пусть корчится и вопит. И пусть тебя Цепешем станут звать и в спину шипеть «Вампир!», Казни их – на радость ли, на беду, казни, не гляди назад. …Пока голова твоя не в меду – цари, господаре Влад.
Дедушка отдал мне плюшки с Высоцким. Два набора открыток - один черно-белый, другой в общем тоже: черно-белые открытки с желтоватым таким оформлением, думаю, меня поняли И две книги: "130 песен для кино" и "Четыре четверти пути". О, как я рада. Самое забавное, что дед, хоть и поклонник Высоцкого, собирался их уничтожить. Он показал их мне, и спросил, возьму ли я. Я сказала, что возьму, если ему не жалко, и тогда он махнул рукой: "Если тебе не надо - выкину в печку". Я подорвалась и забегала по комнате.
Они такие классные. На оборотных сторонах открыток стихи и факты из жизни. От всех страниц пахнет чем-то старым, но не затхлой бумагой - чем-то непонятным.
По рукам пробегает строка искрометным вольтом, строки рвутся и каплями темными быстро текут.
Боже, кто бы узнал, как бывает порою больно. Боже, кто бы узнал, как трещит неживой лоскут. Я бы билась в рыданьях, падала на колени и прощенья просила у тех, кто еще живет, но в один - уже намеченный - день последний вдруг окончит свой невесомый хмельной полет. Знаешь, гибель - не только цветение ярких капель, что из горла упали на мертвый холодный гранит...
Нынче душно, как в поломавшемся батискафе, позабытом в морской глубине. Это город горит. Он пылает, как крылья последнего феникса, огненной птицы, только нынче ему не воскреснуть в жемчужном огне.
У Аида с утра в груди - точеные спицы. Кто же знал, что летом пламя сильней вдвойне.
Так бывает с Армагеддоном - пространство рвется, время спутано, лето исчезло, стоят часы, и звучание июньских радостных колокольцев заменяют трубные, в небо бьющиеся басы. Так что пламя, несущее смерть, с неба рвущее звезды, получило во власть весь скелет злого тела его. Сожжены им дотла беззащитность, смятенье, нервозность, но зато им окончено страшное колдовство. Так что близок конец. Так что город горит, пахнет сажей, смех звенит на руинах - высокий, визгливый, чужой. Если не затушить - целый мир ему под ноги ляжет. Тело стало Аиду ужасной и тесной тюрьмой.
Значит, должен подняться герой, что прикончит злодея, даже если и тот хочет смерти предельно давно.